Огарев Николай

Николай Огарев – поэт и публицист, живший в России и в Англии (1813–1877).

Из жизни:

– Родился в Петербурге.

– Мама умерла, когда Николаю был один год. 

– Дом воспринимал как тюрьму (из-за деспотизма отца).

– В детстве познакомился с Герценом, и в 14 лет они дали клятву на Воробьевых горах бороться за свободу.

– В 1835–1839 года служил в ссылке в канцелярии пензенского губернатора.

– В 1840–1846 годах был за границей.

– В 1846 году, после кратковременного пребывания в Москве, поселился в пензенском имении, где женился на Наталье Тучковой. Освободил крестьян села Белоомут Московской губернии (ныне Луховицкий район Московской области), которое досталось ему от мамы, от крепостной зависимости. В 1850 году пензенский губернатор обвинил его в участии в «коммунистической секте», и он был снова арестован.

– С 1856 года жил за границей (в эмиграции): сначала в Лондоне, потом недолго в Женеве, а потом снова в Лондоне. Здесь возглавил Вольную русскую типографию, был одним из инициаторов и соредактором еженедельника «Колокол», участвовал в создании революционной организации «Земля и воля», писал стихи, поэмы и статьи.

– Страдал припадками.

– Влюблялся часто. В 1836 году сблизился с Марией Рославлевой и женился на ней в 1838 году. Потом она увлеклась светской жизнью, стала встречаться с другими мужчинами, да еще ребенок у нее непонятно от кого родился мертвым, и 1844 году они разошлись, а вот разводиться она отказалась (из-за денег – хотела, чтобы муж ей деньги присылал как законной жене). Вскоре Огарев увлекся Евдокией Сухово-Кобылиной, сестрой драматурга А. Сухово-Кобылина и писательницы Евгении Тур, но он был женат, и не смог с ней сойтись, а только посвятил ей цикл стихов «Buch der Liebe». В 1849 году Огарев влюбился в дочь соседа по имению Алексея Тучкова – Наталью (она была на 15 лет его моложе). Они стали жить как муж и жена, хотя это было незаконно, потому что первая жена согласия на развод не дала. Брак был заключен лишь после смерти в 1853 года в Париже первой супруги Огарева. А потом Наталья увлеклась другом Огарева –Александром Герценом, и с 1857 года стала его фактической женой. Хотя все трое продолжали жить вместе, Огарев, переживал, стал пьянствовать, припадки от этого конечно участились. У Герцена было трое детей от Тучковой, но при этом они (дочь Лиза, Елена и Алексей) официально считались детьми Огарева. Уход Огарева из любовного треугольника не принес добрых плодов. У Натальи Тучковой росли раздражительность и неудовлетворенность. Герцен понял, что ошибся, приняв свой порыв за любовь, а Тучкова назвала его чувство «вспышкой усталого сердца». Но было поздно что-либо изменить. После разрыва с Тучковой Огарев стал чудить, влюбился на улице в Мэри Сэтерленд, воспитывал ее сына Генри, а она стала для него нянькой, подругой и любовницей; он умер у нее на руках после падения в канаву, из-за чего сломал ногу и повредил спинную кость. 

– Всю жизнь чувствовал внутреннее одиночество (см. стихи «Разлад», «Хандра», «Разорванность» и др.), стремясь уйти от него в романтике.

– Прожил 63 года.

В Москве:

В Москву приехал с отцом в 1820 году в возрасте 7 лет. Огаревы жили сначала на Малой Никитской (дом № 20, не сохранился). 

В 1822 году отец поэта купил дом на Большой Никитской улице (№ 23, перестроен). Здесь собирался студенческий кружок Герцена и Огарева.

Николай поступил в Моск. ун-т на правах вольнослушателя и посещал лекции на физико-математическом, словесном и нравственно-политическом отделениях. Он был одним из организаторов студенческого кружка политической направленности. В 1832 году по желанию отца Николай поступил на службу в Моск. главный архив. В 1833 года за Огаревым был установлен полицейский надзор, а в 1834 году он был арестован. Благодаря влиятельным родственникам Огарева выпустили, но 31 июля арестовали вторично из-за писем в антимонархическом духе. После усиленных хлопот Огареву удалось вернуться и Москву летом 1839 года. Поселился он на Арбате, а позднее вместе с Сатиным переехал отсюда на Кудринскую улицу (Баррикадная улица, 17, дом снесен при постройке высотного здания). Здесь у них часто собираются В. Боткин, Т. Грановский, Н. Кетчер и вернувшийся позднее A. Герцен. В марте 1946 года Огарев ненадолго вернулся в Москву из заграничного путешествия и остановился в гостинице «Яръ» на Кузнецком мосту, в доме № 9 (не сохранился). 30 октября Огарев уехал в пензенское имение и уже больше в Москву не возвращался. 

Творчество:

Автор нескольких поэм («Юмор», «Зимний путь», «Матвей Радаев», «С того берега» и др.) и множества стихов и публицистических произведений.

«Желание покоя»

Опять они, мои мечты

О тишине уединенья,

Где в сердце столько теплоты

И столько грусти и стремленья.

О, хороши мои поля,

Лежат спокойны и безбрежны...

Там протекала жизнь моя,

Как вечер ясный, безмятежный...

Хорош мой тихий, светлый пруд!

В него глядится месяц бледный,

И соловьи кругом поют,

И робко шепчет куст прибрежный.

Хорош мой скромный, белый дом!

О! сколько сладостных мгновений,

Минут любви я прожил в нем,

Минут прекрасных вдохновений.

Опять туда манят мечты,

Все прочь от этой жизни шумной,

От этой пошлой суеты,

От этой праздности безумной,

Опять душа тоски полна

И просит прежнего покоя;

Привыкла там любить она,

Там гроб отца, там все родное.

Опять они, мои мечты

О тишине уединенья,

Где в сердце столько теплоты

И столько грусти и стремленья.

«Вечер»

Когда настанет вечер ясный,

Люблю на берегу пруда

Смотреть, как гаснет день прекрасный

И загорается звезда,

Как ласточка, неуловимо

По лону вод скользя крылом,

Несется быстро, быстро мимо –

И исчезает... Смутным сном

Тогда душа полна бывает –

Ей как-то грустно и легко,

Воспоминанье увлекает

Ее куда-то далеко.

Мне грезятся иные годы,

Такой же вечер у пруда,

И тихо дремлющие воды,

И одинокая звезда,

И ласточка – и все, что было,

Что сладко сердце разбудило

И промелькнуло навсегда.

«Весна»

Еще лежит, белеясь средь полей,

Последний снег и постепенно тает,

И в полдень яркий солнце вызывает

Понежиться в тепле своих лучей.

Весною пахнет. Тело лень объем лет,

И голова и кружится и дремлет.

Люблю я этот переход: живешь,

Как накануне праздника, и ждешь,

Как колокол пробудит гул далекий,

Народ пойдет по улице широкой,

И будет радость общая - и крик

И песни не умолкнут ни на миг.

И жду я праздника: вот снег сольется,

Проглянет травка нежным стебельком,

И ласточка, щебеча, принесется

В гнездо, свитое над моим окном

Давным-давно... Я птичку каждый год

Встречаю; спрашиваю: где летала?

Кто любовался ей? какой народ?

Не в стороне ль прекрасной побывала,

Где небо ясно, вечная весна,

Где море плещет, искрясь и синея,

И лавров гордых тянется аллея?

Далекая, волшебная страна!..

И жду я праздника. На ветке гибкой

Лист задрожит, и будет шумен лес,

Запахнет ландыш у корней древес;

И будет утро с светлою улыбкой

Вставать прохладно, будет жарок день

И ясен вечер; и ночная тень

Когда наляжет, будет месяц томный

Гулять спокойно по лазури темной;

Над озером прозрачный пар взойдет,

И соловей до утра пропоет.

И я пойду на берег одиноко,

Сквозь говора кочующей волны

Рыбачью песнь услышу издалека,

И время вспомню я другой весны...

Наполнит душу смутное томленье,

И встанут вновь забытые виденья.

Афоризмы:

– Мир с жизнью посредством науки, и любовь к жизни посредством поэзии – вот пароль на пропуск через 60 лет, которые мы проживем.

Не страшися, путник мой,

На земле все битва;

Но в тебе живет покой,

Сила да молитва! 

***

Пусть много бед останется за нами,

Волна обратная пройдет,

А на конце пред нашими глазами

Завеса с истины спадет.

***

Лежит повсюду мертвенный покой -

Его кругом ничто не возмущает,

Лишь каждый час часов унылый бой

О ходе времени напоминает.

***

Она никогда его не любила,

А он о ней память любил.

Мировоззрение:

Если в целом, то он был обычным практическим материалистом-эгоистом, но при этом он вовсе не был «травоядным животным», которое только и заботится о том, что бы поесть, а искал смысл жизни, задумывался о высоком, небесном, вечном. Другое дело, что эти раздумья не принесли результата, не сформировали у Огарева целостного мировоззрения, – так что он так всю жизнь так и метался, – но поиск смысла жизни у него был.

Огарев при всем своем таланте внутренне был человеком ветреным. Что в общем характерно для романтиков, каким Николай был в юности, а в некоторой степени пронес это и через всю жизнь, хотя в итоге все же скепсис и пессимизм его победили. В мире он видит много несправедливости, социальных противоречий, всякого зла. Это трудно воспринимать в «розовом свете» романтизма. И он вполне правильно и здраво увидел корень социальных зол в нравственной испорченности людей, то есть внутри человека, а не во внешнем строе или обстоятельствах. Но сам он при этом не смирился, не раскаялся в своих грехах, не преобразился. Более того, он считал, что крепостное право можно отменить через крестьянскую революцию. Но впрочем революционеры вообще часто были людьми вполне «романтичными», так что такой подход неудивителен. То есть это было в общем теоретическим разглагольствованием, хотя и объективно правильным. А он сам всю жизнь метался:

Есть много горестных минут!

Томится ум, и сердцу больно,

Недоумения растут,

И грудь стесняется невольно.

В душе вопросов длинный ряд,

Все тайна - нету разрешенья,

С людьми, с самим собой разлад,

И душат горькие сомненья.

Но все ж на дне души больной

Есть вера с силою могучей...

Так солнце бурною порой

Спокойно светит из-за тучи. («Разлад»)

В юности склонялся к пантеизму: «Я любил вселенную, я любил Бога, ибо бог и вселенная суть одно», а природа и история человечества лишь процесс материального саморазвертывания абсолюта и его «идеи».

Христианином Огарев не был, хотя и увлекался христианством, даже читал жития святых, молился и в храм иногда ходил. Но это было лишь одним из его увлечений, наряду с философиями Фейербаха, Канта, Гегеля, Руссо, Монтескье и т. д. Многое его в христианстве и во Христе привлекало, но в принципе он жил так, как хотел, по своей воле. Нести крест и следовать за Христом – было совсем не для него. Романтически восхищаться подвигом Христа, красотой Его учения – это конечно, но вот идти по Его крестному пути, неизбежно отвергнув свой, – такого желания не было. Наоборот, он приспосабливал христианство под свои эмоции, переживания, интересы, то есть он шел от себя, а не от Бога. Да и Евангелие, он трактовал весьма широко – в духе французских социалистов – так что Христос представлялся ему прежде всего поборником равенства людей, любви и взаимопомощи, единства среди врагов, а не Сыном Божиим, т. е. Он для него был нравственным авторитетом (внешним и далеким), а не религиозным. То есть он подстраивал христианство под свои социалистические воззрения («Мы перестали молиться на образа и молились только на людей, которые были казнены или сосланы. На этом чувстве мы и выросли» – реакция Огарева на восстание декабристов в 1825 году). В стихе «Иисус» Христос и вовсе рисуется карикатурно, как романтик-одиночка, который мечтает через сконструированную им веру, учение помочь измученному миру, людям:

И веры новой образ величавый

Предстал его младенческим очам,

Он презрел мира дольнего забавы,

И предался божественным мечтам;

Но долго он среди уединенья

Еще томился мыслию сомненья.

А раз так, то и неудивительно, что и Сам Бог и Его учение были для Огарева вполне абстрактными, мало имеющие отношение к его собственным домыслам. Сам-то он личного Бога не любил, а потому мог свободно мыслить по-разному и при этом все смешивать. В чем-то по-видимому по-христиански, когда писал, что «любовь людей между собой, это столь прекрасное и столь чистое братство», – но при этом он отсекал последующие слова Христа, когда Он велел любить друг друга, «как Я возлюбил вас», т. е. жертвенно, неэгоистично, чисто. А у Огарева любовь к ближним становится пустой, без опор, просто декларацией, дополнением к своему эгоизму. И тут же становится понятно, почему он так понимал любовь. Потому что ее дает людям некая «мировая душа, обитающая во вселенной». А с «мировой души» и взятки гладки – никакой ответственности, никакой силы – все пустое. То есть все смешивается в сознании – и христианство, и пантеизм, и философия «Жить не дает холодный ум / И веры нет, и взор угрюм»; «Я совершенно не согласен ни с какой религией»).

Также и окружающий мир он воспринимал, как материальное воплощение некоей высшей идеи (той же мировой души, безличного абсолюта), отражение развития «всеобъемлющего Духа». Но тогда он не может быть и падшим, греховным, тогда никакого Царства Небесного и загробного мира вовсе нет. Есть только мир сей, уже объятый Духом. И его надо просто принять, как он есть, и ни о чем другом и не помышлять – жить в свое удовольствие. Все – в наших руках, а не в Божиих! И это вполне согласно с философией Фейербаха, что загробный мир – вымысел, фантазия, отражение надежд общества по отношению к нашему, земному миру; а на самом деле его нет. 

Впрочем, Огарев был все-таки менее категоричен: «А существует ли тот мир – не знаю. Знаю только, что в этом мире неловко. Знаю, что ум сомневается, что сердце страдает».

А пришел в итоге Огарев от всего романтически-возвышенного, от человекобожия с его обожествлением человеческого разума, любви и других качеств – к нигилизму, бессмысленности всего, отсутствия объективных критериев добра и зла, пессимизму, депрессии и духовно-нравственному распаду, с небольшими остатками, однако, веры и святой любви в глубине душе. Но в то же время ставить на Огарева клеймо атеиста, как это часто делали в сов. время, совсем неверно, ибо нельзя сказать, что он Бога отрицал: скорее искал, но так и не нашел.

С моей измученной душою

Слился какой-то злобы яд,

И непрерывной чередою

В ней с своенравием кипят

Тоска и желчь негодованья,

В ней дух смирения истлел

И ангел божий отлетел

От недостойного созданья.

Где ж вера в будущий удел,

В мое святое назначенье -

Свершить чредою смелых дел

Народов бедных искупленье?

Где мир любви, в котором я

Пил чашу наслаждений рая,

В котором жизнь была моя,

Как утро радостного мая?

О нет! еще в душе моей

И вера и любовь святая

Таятся, ввек не угасая,

Как звезды в сумраке ночей.

Но в ней тоска негодованья,

Но дух смиренья в ней истлел,

Но ангел божий отлетел

От недостойного созданья.

Портрет:

Был невзрачным и депрессивным, но люди вокруг него «кучковались».

Об Огареве:

«Горячее, привязчивое, честное сердце. Он верил во все и во всех, а жизнь во всем обманула его. Скромный, тихий, кроткий, любящий…» (Татьяна Пассек).

Память:

7 декабря 1813 года – день рождения поэта и публициста.

В 1920–1993 годах в честь Огарева называлась улица в Москве (ныне – Газетный пер.).