Владимир Згура (1903 –1927) –искусствовед, историк, москвовед. Основатель и первый председатель (с 1922 до 1927) Общества изучения русской усадьбы.
Родился 27 марта 1903 года в городе Кургане в семье губернского предводителя оренбургского дворянства. Вскоре семья переехала из Сибири в Москву. С детства увлекался музыкой, живописью, играл на фортепиано и сам сочинял музыкальные пьески; обладал феноменальной памятью. Окончил гимназию «Общества педагогов и родителей в Москве» С. Ростовцева, где еще во время учебы занимался историческими исследованиями московской старины. С 14 лет индивидуально изучал историю древнерусского искусства под руководством видного искусствоведа Б. Эдинга (умершего от тифа в 1919). В 17 лет он уже читал лекции по истории Москвы и по рекомендации искусствоведа и историка А. В. Чаянова был принят в Общество «Старая Москва». В годы разрухи и Гражданской войны жил с матерью, работая по совместительству в различных организациях. В 1922, собрав единомышленников, организовал Общество изучения русской усадьбы, председателем которого он был единогласно избран. Летом 1927 защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Проблемы и памятники, связанные с В. И. Баженовым», которая в следующем году была издана отдельной книгой. В возрасте 24-х лет 17 сентября 1927 года Владимир Васильевич Згура трагически погиб, находясь в отпуске в Крыму (утонул в Черном море вблизи Феодосии). Подробности его смерти так и остались неизвестны. Причиной смерти, по разным предположениям, считали сердечный приступ, либо двух-трехбалльные отголоски разрушительных Крымских землетрясений 1927 года.
Вскоре семья перебралась в Москву, где дети закончили гимназию. Многообразная одаренность Владимира обещала ему блестящее будущее. Он увлекался музыкой, живописью, прекрасно играл на фортепиано, сам сочинял пьесы и штудировал теорию композиции; обладал феноменальной памятью и тонким художественным вкусом. Подобно другому знаменитому ученому и общественному деятелю уже нашего времени – Алексею Комечу, Владимир Згура в юности стоял перед выбором между многообещающей карьерой пианиста и скромным, на первый взгляд, поприщем искусствоведа. В 14-летнем возрасте он начал изучение истории древнерусского искусства под руководством 28-летнего Бориса фон Эдинга – автора классического труда «Ростов Великий. Углич». Два года спустя его наставник скончался, но юноша продолжал заниматься самостоятельно. Его научные интересы приняли иное направление – он открыл для себя красоту московского классицизма. Жизнь заставила Згуру быстро повзрослеть. В тяжкое время разрухи и Гражданской войны он становится кормильцем семьи. Работает в музейно-выставочном подотделе и в отделе санитарного просвещения Наркомздрава, но не оставляет своих научных занятий. В 17 лет Владимир Згура – студент факультета истории искусств Московского Археологического института –уже выступает с публичными лекциями по истории Москвы и по рекомендации выдающегося экономиста, искусствоведа и москвоведа Александра Чаянова становится членом Общества «Старая Москва». В 1922 году он блестяще оканчил трехгодичный курс обучения. Это совпало с реорганизацией его alma mater; Археологический институт влился в состав Московского университета, и Владимир Згура был оставлен при университете для подготовки к научной деятельности. Одновременно он стал научным сотрудником второго разряда (выражаясь по-современному, аспирантом) научно-исследовательского Института археологии и искусствознания РАНИОН. В том же году 19-летний Згура, собрав единомышленников, создает новую организацию, не альтернативную «Старой Москве», но дополняющую ее, –Общество изучения русской усадьбы. Товарищи, многие из которых были старше него, единогласно избирают его председателем. Члены общества собираются попросту – на квартире семейства Згура сначала в доме 25 по 1-му Знаменскому (ныне 1-му Колобовскому) переулку, а затем в тех самых палатах в Чертольском переулке. За суровый облик здания и высокую лестницу постоянные гости прозвали этот дом «башней Згуры». Там, на дружеских посиделках молодых, увлеченных старинным искусством людей, творилось великое и спасительное дело –из юношеского кружка вырастала общественная инициатива, оставившая глубокий след в отечественной культуре. Это было время борьбы. Мутный вал вандализма поднимался над беззащитным наследием; навстречу ему вставали люди, верившие в силу знания и в способность человека становиться лучше, соприкасаясь с красотой. Выявить, запечатлеть, изучить, показать и просветить – с тех пор методика защиты культурного наследия не претерпела изменений. Общество немедленно приступило к натурным исследованиям усадеб Московской губернии, развернуло исследовательскую, издательскую и просветительскую деятельность. Научные публикации – для специалистов, экскурсии в усадьбы и московские музеи, лекции и доклады – для широкой публики. Они торопились, хватались за все, работали на разрыв, бежали наперегонки с чем-то, чему еще не было названия, но дыхание чего они явственно ощущали у себя за спиной. Научная продуктивность ОИРУ была поразительна. Каждая публикация в малотиражных сборниках Общества немедленно ложилась камнем в основу здания, в котором с тех пор мы все обитаем. Сегодня, говоря о русской и в особенности о московской архитектуре 18 – первой пол. 19 вв. и об усадебной культуре, мы, сами того не замечая, говорим словами этих молодых энтузиастов 20-х, оперируем фактами, которые они ввели в оборот, опираемся на ориентиры, которые они расставили. Наша наука стоит на заложенном ими фундаменте так же естественно, как человек стоит на поверхности земли, и так же мало задумывается над этим, пока земля не начинает колебаться. Осенью 1926 года начались занятия на учебных Историко-художественных курсах ОИРУ (первые в России подобные курсы при общественной организации), созданных по инициативе Згуры. А сам он успевал еще и выступать с общедоступными научно-популярными лекциями, в том числе в фабричных и заводских клубах. Одновременно он работал в музее «Старая Москва», был секретарем подсекции эволюции художественной формы и Комиссии архитектуры Государственной академии художественных наук (ГАХН), преподавал в Тверском педагогическом институте и на курсах Московского губернского Совета профсоюзов. Энергия и работоспособность председателя ОИРУ поражали всех, знавших его. Марина Меленевская, входившая в Картографическую комиссию Общества, семьдесят лет спустя в статье «Размышления у портрета В.В. Згура» вспоминала «его живую, стремительную мимику», ораторские способности и умение убеждать и увлекать слушателей своим рассказом. «У него были больные ноги, но это не придавало ему вид инвалида, и даже палочка в его руках казалась музыкальным инструментом, призванным отбивать такт его речи», –таким Згура запомнился ей, тогда совсем юной девушке. Згура был неутомимым исследователем, и замечательные находки сыпались как из рога изобилия. В музеях, архивах и библ.х Москвы и Петрограда он десятками выявлял ценнейшие планы, проектные чертежи и рисунки знаменитых арх. Именно ему повезло обнаружить в Эрмитаже знаменитую серию из 57 акварелей Федора Алексеева, изображающих Москву начала 19 столетия. Он был удачлив и в качестве коллекционера. Благодаря тому, что в его руках оказалася архив Афанасия Григорьева – одного из ведущих мастеров московского ампира, он смог атрибутировать Григорьеву дом Хрущева на Пречистенке, где в наши дни располагается Государственный музей А.С. Пушкина – тот самый, нынешний хозяин Башни Згуры. Первые труды Владимира Згуры, посвященные истории русской архитектуры 18 – начала 19 вв., вышли в свет в 1923 г., когда ему было двадцать. Спустя четыре года за ним числилось уже более 50 публикаций – от заметок до монографий. 16 июня 1927-го он защитил кандидатскую диссертацию о творчестве Баженова, неск. работ еще оставалось в рукописях… Все оборвалось внезапно. 17 сентября 1927, купаясь в море под Феодосией, 24-летний Згура утонул. Такую смерть принято называть нелепой, но только не этом в случае. Эта гибель была страшна и возвышенна, как античная трагедия, предвещающая в судьбе одного человека грядущую судьбу целой страны и того прекрасного и хрупкого, как жизнь, наследия, которому он служил. Что случилось, доподлинно неизвестно. По одним сведениям, это был сердечный приступ, по другим – какое-то явление сейсмического происхождения. Возможно, купальщика убил один из афтершоков –небольших и, кажется, уже почти безвредных подземных толчков, которыми в те дни разрешалось мощное землетрясение, за пять дней до этого 8-балльным ударом разрушившее половину Ялты. В тот день было зарегистрировано 17 толчков силой от 2 до 4 баллов. А до этого Згуре вместе со всеми крымчанами и тысячами отдыхающих довелось пережить ужас и панику ныне почти забытой катастрофы. Земля в Крыму колебалась целое лето. Необычные, пугающие природные явления-предвестники держали людей в постоянном страхе. Метались и выли животные. Рыбаки, возвращаясь на сушу, рассказывали, что море вокруг их лодок будто кипело, оставаясь холодным. Из воды вырывались столбы пара и огня. На волнах качались глыбы странного белого вещества; это всплыл груз затонувших кораблей – сало и воск, пролежавшие на дне многие десятилетия, а может быть –века. Самые сильные удары пришлись на 26 июня и ночь с 11 на 12 сентября. Некоторые поселки были разрушены полностью. Погибли 16 человек, 830 были ранены, тысячи остались без крова, те, чьи дома уцелели, боялось в них заходить. А подземные толчки продолжались. На десятом году существования атеистического советского государства люди бросились в церкви и мечети. Ужас и растерянность были так велики, что на площади в Алуште было совершено жертвоприношение языческим богам. Многие приготовились к концу света, а неск. человек, не в силах ждать неминуемого, сами покончили с собой. Но это не был конец света. Это было начало нового, страшного периода истории. Владимир Згура умер внезапной смертью – как те несчастные, чьим последним приютом в 17-18 вв. служил Убогий дом при Спасо-Божедомской церкви в двух шагах от его квартиры. Но на дворе был XX век.
Родился 27 марта 1903 года в городе Кургане в семье губернского предводителя оренбургского дворянства. Вскоре семья переехала из Сибири в Москву. С детства увлекался музыкой, живописью, играл на фортепиано и сам сочинял музыкальные пьески; обладал феноменальной памятью. Окончил гимназию «Общества педагогов и родителей в Москве» С. Ростовцева, где еще во время учебы занимался историческими исследованиями московской старины. С 14 лет индивидуально изучал историю древнерусского искусства под руководством видного искусствоведа Б. Эдинга (умершего от тифа в 1919). В 17 лет он уже читал лекции по истории Москвы и по рекомендации искусствоведа и историка А. В. Чаянова был принят в Общество «Старая Москва». В годы разрухи и Гражданской войны жил с матерью, работая по совместительству в различных организациях. В 1922, собрав единомышленников, организовал Общество изучения русской усадьбы, председателем которого он был единогласно избран. Летом 1927 защитил кандидатскую диссертацию на тему: «Проблемы и памятники, связанные с В. И. Баженовым», которая в следующем году была издана отдельной книгой. В возрасте 24-х лет 17 сентября 1927 года Владимир Васильевич Згура трагически погиб, находясь в отпуске в Крыму (утонул в Черном море вблизи Феодосии). Подробности его смерти так и остались неизвестны. Причиной смерти, по разным предположениям, считали сердечный приступ, либо двух-трехбалльные отголоски разрушительных Крымских землетрясений 1927 года.
Вскоре семья перебралась в Москву, где дети закончили гимназию. Многообразная одаренность Владимира обещала ему блестящее будущее. Он увлекался музыкой, живописью, прекрасно играл на фортепиано, сам сочинял пьесы и штудировал теорию композиции; обладал феноменальной памятью и тонким художественным вкусом. Подобно другому знаменитому ученому и общественному деятелю уже нашего времени – Алексею Комечу, Владимир Згура в юности стоял перед выбором между многообещающей карьерой пианиста и скромным, на первый взгляд, поприщем искусствоведа. В 14-летнем возрасте он начал изучение истории древнерусского искусства под руководством 28-летнего Бориса фон Эдинга – автора классического труда «Ростов Великий. Углич». Два года спустя его наставник скончался, но юноша продолжал заниматься самостоятельно. Его научные интересы приняли иное направление – он открыл для себя красоту московского классицизма. Жизнь заставила Згуру быстро повзрослеть. В тяжкое время разрухи и Гражданской войны он становится кормильцем семьи. Работает в музейно-выставочном подотделе и в отделе санитарного просвещения Наркомздрава, но не оставляет своих научных занятий. В 17 лет Владимир Згура – студент факультета истории искусств Московского Археологического института –уже выступает с публичными лекциями по истории Москвы и по рекомендации выдающегося экономиста, искусствоведа и москвоведа Александра Чаянова становится членом Общества «Старая Москва». В 1922 году он блестяще оканчил трехгодичный курс обучения. Это совпало с реорганизацией его alma mater; Археологический институт влился в состав Московского университета, и Владимир Згура был оставлен при университете для подготовки к научной деятельности. Одновременно он стал научным сотрудником второго разряда (выражаясь по-современному, аспирантом) научно-исследовательского Института археологии и искусствознания РАНИОН. В том же году 19-летний Згура, собрав единомышленников, создает новую организацию, не альтернативную «Старой Москве», но дополняющую ее, –Общество изучения русской усадьбы. Товарищи, многие из которых были старше него, единогласно избирают его председателем. Члены общества собираются попросту – на квартире семейства Згура сначала в доме 25 по 1-му Знаменскому (ныне 1-му Колобовскому) переулку, а затем в тех самых палатах в Чертольском переулке. За суровый облик здания и высокую лестницу постоянные гости прозвали этот дом «башней Згуры». Там, на дружеских посиделках молодых, увлеченных старинным искусством людей, творилось великое и спасительное дело –из юношеского кружка вырастала общественная инициатива, оставившая глубокий след в отечественной культуре. Это было время борьбы. Мутный вал вандализма поднимался над беззащитным наследием; навстречу ему вставали люди, верившие в силу знания и в способность человека становиться лучше, соприкасаясь с красотой. Выявить, запечатлеть, изучить, показать и просветить – с тех пор методика защиты культурного наследия не претерпела изменений. Общество немедленно приступило к натурным исследованиям усадеб Московской губернии, развернуло исследовательскую, издательскую и просветительскую деятельность. Научные публикации – для специалистов, экскурсии в усадьбы и московские музеи, лекции и доклады – для широкой публики. Они торопились, хватались за все, работали на разрыв, бежали наперегонки с чем-то, чему еще не было названия, но дыхание чего они явственно ощущали у себя за спиной. Научная продуктивность ОИРУ была поразительна. Каждая публикация в малотиражных сборниках Общества немедленно ложилась камнем в основу здания, в котором с тех пор мы все обитаем. Сегодня, говоря о русской и в особенности о московской архитектуре 18 – первой пол. 19 вв. и об усадебной культуре, мы, сами того не замечая, говорим словами этих молодых энтузиастов 20-х, оперируем фактами, которые они ввели в оборот, опираемся на ориентиры, которые они расставили. Наша наука стоит на заложенном ими фундаменте так же естественно, как человек стоит на поверхности земли, и так же мало задумывается над этим, пока земля не начинает колебаться. Осенью 1926 года начались занятия на учебных Историко-художественных курсах ОИРУ (первые в России подобные курсы при общественной организации), созданных по инициативе Згуры. А сам он успевал еще и выступать с общедоступными научно-популярными лекциями, в том числе в фабричных и заводских клубах. Одновременно он работал в музее «Старая Москва», был секретарем подсекции эволюции художественной формы и Комиссии архитектуры Государственной академии художественных наук (ГАХН), преподавал в Тверском педагогическом институте и на курсах Московского губернского Совета профсоюзов. Энергия и работоспособность председателя ОИРУ поражали всех, знавших его. Марина Меленевская, входившая в Картографическую комиссию Общества, семьдесят лет спустя в статье «Размышления у портрета В.В. Згура» вспоминала «его живую, стремительную мимику», ораторские способности и умение убеждать и увлекать слушателей своим рассказом. «У него были больные ноги, но это не придавало ему вид инвалида, и даже палочка в его руках казалась музыкальным инструментом, призванным отбивать такт его речи», –таким Згура запомнился ей, тогда совсем юной девушке. Згура был неутомимым исследователем, и замечательные находки сыпались как из рога изобилия. В музеях, архивах и библ.х Москвы и Петрограда он десятками выявлял ценнейшие планы, проектные чертежи и рисунки знаменитых арх. Именно ему повезло обнаружить в Эрмитаже знаменитую серию из 57 акварелей Федора Алексеева, изображающих Москву начала 19 столетия. Он был удачлив и в качестве коллекционера. Благодаря тому, что в его руках оказалася архив Афанасия Григорьева – одного из ведущих мастеров московского ампира, он смог атрибутировать Григорьеву дом Хрущева на Пречистенке, где в наши дни располагается Государственный музей А.С. Пушкина – тот самый, нынешний хозяин Башни Згуры. Первые труды Владимира Згуры, посвященные истории русской архитектуры 18 – начала 19 вв., вышли в свет в 1923 г., когда ему было двадцать. Спустя четыре года за ним числилось уже более 50 публикаций – от заметок до монографий. 16 июня 1927-го он защитил кандидатскую диссертацию о творчестве Баженова, неск. работ еще оставалось в рукописях… Все оборвалось внезапно. 17 сентября 1927, купаясь в море под Феодосией, 24-летний Згура утонул. Такую смерть принято называть нелепой, но только не этом в случае. Эта гибель была страшна и возвышенна, как античная трагедия, предвещающая в судьбе одного человека грядущую судьбу целой страны и того прекрасного и хрупкого, как жизнь, наследия, которому он служил. Что случилось, доподлинно неизвестно. По одним сведениям, это был сердечный приступ, по другим – какое-то явление сейсмического происхождения. Возможно, купальщика убил один из афтершоков –небольших и, кажется, уже почти безвредных подземных толчков, которыми в те дни разрешалось мощное землетрясение, за пять дней до этого 8-балльным ударом разрушившее половину Ялты. В тот день было зарегистрировано 17 толчков силой от 2 до 4 баллов. А до этого Згуре вместе со всеми крымчанами и тысячами отдыхающих довелось пережить ужас и панику ныне почти забытой катастрофы. Земля в Крыму колебалась целое лето. Необычные, пугающие природные явления-предвестники держали людей в постоянном страхе. Метались и выли животные. Рыбаки, возвращаясь на сушу, рассказывали, что море вокруг их лодок будто кипело, оставаясь холодным. Из воды вырывались столбы пара и огня. На волнах качались глыбы странного белого вещества; это всплыл груз затонувших кораблей – сало и воск, пролежавшие на дне многие десятилетия, а может быть –века. Самые сильные удары пришлись на 26 июня и ночь с 11 на 12 сентября. Некоторые поселки были разрушены полностью. Погибли 16 человек, 830 были ранены, тысячи остались без крова, те, чьи дома уцелели, боялось в них заходить. А подземные толчки продолжались. На десятом году существования атеистического советского государства люди бросились в церкви и мечети. Ужас и растерянность были так велики, что на площади в Алуште было совершено жертвоприношение языческим богам. Многие приготовились к концу света, а неск. человек, не в силах ждать неминуемого, сами покончили с собой. Но это не был конец света. Это было начало нового, страшного периода истории. Владимир Згура умер внезапной смертью – как те несчастные, чьим последним приютом в 17-18 вв. служил Убогий дом при Спасо-Божедомской церкви в двух шагах от его квартиры. Но на дворе был XX век.
Комментариев нет:
Отправить комментарий